Судьба К.С.Льюиса во многом повторяет судьбу Джона Толкина. Как и Дж.Р.Р., создатель Нарнии оставил учебу в Оксфорде, чтоб принять роль в Первой мировой войне, как и Толкин - демобилизовался опосля ранения и с фуррором окончил институт. Собственный путь в литературу он так же начинал со стихов, много лет преподавал британский язык, сосредоточив внимание на литературе Средневековья, практически сразу с сотрудником вступил в литературно-философский кружок Инклингов. Как писателю Толкину подфартило больше: опосля «Хоббита» он выпустил трилогию «Властелина колец», стремительно расширившую его читательскую аудиторию. Льюис же предпочел тихую академическую карьеру, которую удачно соединял с ролью теолога-любителя (см., к примеру, его «Письма Баламута»). Но посреди расчудесных миров, по которым путешествуют герои детской литературы, случаем открывшие не ту дверь, его Нарния не затерялась до этого времени - недаром режиссер Эндрю Адамсон, вооруженный всем арсеналом современных эффектов, рискнул обратиться к творчеству писателя через шестьдесят с излишним лет опосля выхода цикла повестей.
1. Клайв Стейплз Льюис, «Лев, ведьма и платяной шкаф» (The Lion, the Witch and the Wardrobe, 1950)
Тяжело поверить, но в первый раз эта притча, под завязку заполненная христианскими метафорами и аллегориями, вышла в Русском Союзе на пике «застоя», в 1978 году, через два года опосля публикации отдельной книжкой «Хоббита» Толкина. Не помешали ни консервативные убеждения Льюиса, ни его репутация ревностного протестанта, деятельно отстаивавшего свои взоры в печати и на радио. Правда, издатели быстро сориентировались не вспоминали о цикле Льюиса аж до 1991-го, - но прецедент был сотворен. Что уж говорить о Англии, где «Лев, ведьма и платяной шкаф» с продолжениями издавна вошли в корпус неотклонимого чтения «для среднего школьного возраста» и до этого времени не покидают списки детского must read?.. Частично неувядающую популярность «Хроник Нарнии» разъясняет то, что этот цикл лежит на стыке 2-ух взаимоисключающих культурных традиций. Стремительный переход героев из мира в мир, из обыденного, профанного места в сказочное, сакральное (где к тому же царит мифологическое время, движущееся по своим законам), - безусловное обращение к старенькой хорошей магической притче, к народному фольклору. Но поведенческие нормы, которые дает нам создатель, восходят к совершенно иной традиции. Лев Аслан дает себя на растерзание Белоснежной Ведьме не ради спасения семьи либо рода, а из-за какого-то непутевого мальчишки, который ему никто и звать никак; предатель получает прощение; умершие воскресают… Народная притча не то чтоб цинична - но поскреби хоть какой «бродячий сюжет», и обязательно обнаружишь рациональное зерно. Герои Льюиса ведут себя иррационально, делая упор на одну только веру, они готовы умереть за идею - и конкретно это дарует им спасение. Создатель, очевидно, не скрывал, куда уходят корешки его истории - да, вероятнее всего, английские школьники середины прошедшего века, твердившие катехизис так, чтобы от зубов отскакивало, и сами отлично лицезрели тривиальный подтекст. И все-же интересно: кто из служащих столичного издательства «Детская литература» додумался заложить эту идеологическую мину медленного действия тогда, в 70 восьмом - и с какими последствиями?
2. Морис Метерлинк, «Синяя птица» (L'Oiseau bleu, 1908)
Основным содержанием слащавой пьесы бельгийского символиста Мориса Метерлинка принято считать поиски счастья, той Голубой птицы, которая постоянно рядом с нами, но изредка дается в руки. Но есть и остальные трактовки: Метерлинк указывает читателю, что происходит с обыденным человеком, когда ему раскрывается подлинная, сокрытая сущность вещей, как великолепен этот инсайт - и как небезопасен. Накануне Рождества Фея Берилюна пробуждает Души стихий и предметов (Огня, Воды, Хлеба, Сахара и т.д.), наделяет Пса и Кошку способностью к членораздельной речи… И что все-таки происходит? Обретя антропоморфную оболочку, эти самые Души, подзуживаемые Кошкой, здесь же начинают интриговать против малышей дровосека, Тильтиль и Митиль, учиняют меж собой отвратительные свары, лгут и лицемерят. Жители «мира по ту сторону» никак не постоянно миролюбивы к человеку, в данной для нас вселенной много небезопасных ловушек и зияющих каверн. Проникновение в сущность вещей, отказ от иллюзий не гарантирует внутренней гармонии: это просто переход на новейший уровень, где человека ожидают все те же противоречия и конфликты, лишь выраженные в другой, наиболее острой форме. Так что некие покровы лучше не срывать совсем, а о том, что под ними таится, догадываться в меру собственной испорченности и эрудиции.
3. Лаймен Фрэнк Баум, «Удивительный волшебник из страны Оз» (The Wonderful Wizard of Oz, 1900)
Приключения девченки Дороти и песика Тотошки из Канзаса, угодивших в магическую Страну Жевунов, стали известны в СССР благодаря «вольному пересказу» Александра Волкова. Нужно признать, куда наиболее красочному, богатому запоминающимися деталями и живыми диалогами, чем южноамериканский первоисточник. Уникальный «Удивительный волшебник из страны Оз» - классическая история инициации, серии испытаний, которые в традиционном обществе проходит ребенок, переживающий неизбежные возрастные конфигурации. Что предстоит сделать Дороти на страничках данной книжки? Преодолеть одиночество и отыскать друзей - раз. Сыграть роль фаворита, посодействовать новообретенным товарищам избавиться от мучащих их заморочек - два. Одолеть противников, Злую Колдунью Востока и Злую Колдунью Запада - три. Выяснить неприятную правду, узреть мир как он есть, без розовых (точнее, изумрудных) очков, и донести эту правду до окружающих - четыре. Ну и еще возвратиться домой, на родную канзасщину - но это так, приятный бонус опосля выполнения неотклонимой программы: как раз возвращение дается Дороти без усилий. Никаких особенных глубин, все строго по Проппу. Тем более стремительный фуррор «Удивительного волшебника…» оказался неожиданным сюрпризом для всех причастных лиц, включая создателя. Вероятнее всего, ему просто подфартило. Так совпало: сначала XX века литература Соединенных Штатов была не очень богата историями о инициации, а аудитория - в особенности детская - в их отчаянно нуждалась. Благодаря радостному стечению событий мистер Баум оказался первым, и к тому же показал недюжинную бизнес хватку, поставив создание книжек о стране Оз на поток. Ну а тем, кто шел следом, не оставалось ничего другого, не считая как признать его авторитет пионера, застолбившего этот золотоносный участок - что полностью отвечает складу южноамериканского государственного нрава.
4. Николай Носов, «Незнайка на Луне» (1964)
Двое морально неуравновешенных коротышек, не способных (Пончик) либо не желающих (Незнайка) жить по законам, установленным обществом, случаем угоняют космический корабль, улетают на Луну и проваливаются в изнаночный, вывернутый мир, в королевство чистогана, где все продается и все покупается, а человек человеку, сами осознаете, волк. Коротышки, но, не теряются, но пристально обследуют этот мир и примеряют новейшие, непривычные для их социальные роли… Более занятная трансформация приключилась и с самой повестью Николая Носова в 1980-х, когда наша страна от «развитого социализма» резко перебежала к одичавшему капитализму и начальному скоплению капитала. Из политически сверенной антиутопии для деток «Незнайка на Луне» разом перевоплотился в актуальную политическую сатиру, хоть цитируй главами на страничках газеты «Завтра». На полную катушку заработал классический прием остранениня (по Шкловскому): мир товарно-денежных отношений во всем их разнообразии (и безобразии), увиденный в 1-ый раз, доверчивым, практически детским взором. Неповторимость этого текста в том, что до определенного момента повесть Носова воспринималась как произведение совершенно другого жанра, с остальным мессаджем и иными очевидными выводами. Переворот произошел не на страничках «Незнайки на Луне», а в сознании читателей: в один момент в книжке возник новейший подтекст, о котором ни создатель, ни его издатели в 1964-м не подозревали. Можно, естественно, вспомнить и остальные случаи подобного рода, но для русской детской литературы это, пожалуй, единственный пример перевертыша - по последней мере, посреди произведений, которые продолжают читать запоем и в наши дни.
Странноватая штука со притчами про Алису: какую тему ни возьми, в котором направлении ни двинься, в какой-то момент безизбежно приходишь к данной нам дилогии. За поддержкой к Льюису Кэрроллу обращаются физики и арифметики, философы и антропологи. У британских психиатров даже существует проф термин: «синдром Алисы в Стране Чудес» - неврологическое расстройство, при котором предметы кажутся пациенту пропорционально уменьшенными. А уж для психоаналитиков здесь настоящее раздолье: с того момента, как героиня проваливается в кроличью нору (что само по себе тот еще знак), начинается сплошной пир подсознательного. Но больше всего Кэрролл отдал, очевидно, литературе как такой, показав на своем примере, что можно достичь, раскрепостив фантазию. «Алиса в Стране Чудес» - семечко, из которого проклюнулись главные модернистские, революционные литературные практики XX века. От нонсенса полшага до бреда, от внутренних монологов Алисы, летящей по кроличьей норе («Скушает кошка летучую мышку? Скушает кошка летучую мышку?.. Скушает мышка летучую мошку?») рукою подать до «потока сознания» и автоматического письма, от сумбурных попыток самоидентификации («если я стала не я, то тогда самое увлекательное - кто же я сейчас таковая?») - до поэтики экзистенциализма. И это ежели не брать в расчет бесчисленные парафразы и прямые сюжетные заимствования. В прошлом веке Кэрролл не раз выступал в роли предтечи, такого Иоанна Крестителя новаторских литературных движений. Да и сейчас не стоит сбрасывать его со счетов. Не факт, что «Алиса в Стране Чудес» и «Алиса в Зазеркалье» исчерпали собственный потенциал: полностью может быть, что они еще сослужат недурную службу писателям XXI века.
Колумнист журнальчика «Мир фантастики» Василий Владимирский специально для РИА Анонсы